Роксолана - Страница 23

Наконец валиде решила, что молчание затянулось.

— Вы хотели со мной поговорить. О чем же? Я слушаю.

Ее манера говорить шла к ее внешности: порывистость, небрежность, слова налетают одно на другое, словно бы губы стремятся как можно быстрее вытолкнуть их на волю, чтобы снова замкнуться в молчании длительном и упорном.

В вопросе валиде Ибрагим мог учуять что угодно: недовольство тем, что ее потревожили, гнев на человека столь низкого в сравнении с ее собственным положением, обыкновенное равнодушие. Не было там только любопытства, истинного желания узнать, что же он ей скажет.

Ибрагим пытался уловить хотя бы отдаленное сходство между валиде и Сулейманом. Не находил ничего. Даже совсем чужие люди, длительное время проживая вместе, перенимают друг от друга то какой-то жест, то улыбку, то взмах брови, то какое-нибудь слово или восклицание. Тут не было ничего, либо двое напрочь чужих и враждебных друг другу людей, либо уж такие сильные личности, что не могут принять ни от кого ни достоинств, ни недостатков. Он чувствовал отчужденность валиде и понял, что она приготовилась в случае чего и к отпору, и к мести, хотя внешне была сплошная доброжелательность. «Они замышляли хитрость, и мы замышляли хитрость, а они и не знали». Женщины не читают Корана. Но женщинам можно читать Коран, приводя высказывания из него. Ибрагим как раз вовремя, чтобы его молчание не перешло в непочтительность, нашел нужные слова:

— «Кто приходит с хорошим, тому еще лучше…»

А поскольку валиде молчала, то ли не желая отвечать на слова Корана, то ли выжидая, что Ибрагим скажет дальше, добавил:

— «А кто приходит с дурным, лики тех повергнуты в огонь».

Она продолжала молчать, еще упрямее сжимала свои темные губы, бросала на Ибрагима взгляды, острые, как стрелы, обстреливала его со всех сторон быстро, умело, метко.

— «Только вы своим дарам радуетесь», — снова обратился он к спасительным словам из книги ислама.

— Так, — наконец нарушила она невыносимое свое молчание. — Подарок? Ты хочешь получить какой-то подарок? Какой же?

— Не я, ваше величество. Не для меня подарок.

Ощущал необычную скованность. Намного проще было бы тогда, ночью, сказать по-мужски Сулейману: «Приобрел редкостную рабыню. Хочу тебе подарить. Не откажешься?» Как сам Сулейман еще в Манисе подарил ему одну за другой двух одалисок, довольно откровенно расхваливая их женские достоинства.

— Для кого же? — спросила валиде, и теперь уже не было никакого отступления.

— Я хотел посоветоваться с вами, ваше величество. Мог ли бы я подарить для гарема светлейшего султана, где вы властвуете, как львица, удостоенная служения льву власти и повелений, подарить для этого убежища блаженств редкостную рабыню, которую я приобрел с этой целью у почтенного челеби, прибывшего из-за моря?

— Редкостную чем — красотой?

— Нравом своим, всем существом.

— Такие подарки — только от доверенных.

— Я пришел посоветоваться с вами, ваше величество.

Она не слушала его.

— Доверенными в делах гарема могут быть только евнухи.

Он пробормотал:

— «…а если вы еще не вошли к ним, то нет греха на вас…»

Она и дальше не слушала его. А может, делала вид, что не слушает?

Спросила вдруг:

— Почему ты захотел подарить ее султану?

— Уже сказал о ее редкостном нраве.

— Этого слишком мало.

— Ходят слухи, что она королевская дочь.

— Кто это сказал? Она сама?

— Люди, которым я верю. И ее поведение.

— Какое может быть поведение у рабыни?

— Ваше величество, это необычная рабыня!

Она была упряма в своем упорстве:

— Когда куплена рабыня?

Ибрагим смутился:

— Недавно.

— Все равно ведь я узнаю. Негоже с Бедестана вести рабыню в Баб-ус-сааде. Она должна быть должным образом подготовлена, чтобы переступить этот высокий порог.

Валиде долго молчала. Нечего было добавить и Ибрагиму. Наконец резные губы темно шевельнулись:

— Она нетронута?

— Иначе я не посмел бы, ваше величество! «И вложи руку свою за пазуху, она выйдет белой без всякого вреда…»

Валиде снова погрузилась в молчание, теперь особенно длительное и тяжелое для Ибрагима. Наконец встрепенулась и впервые за все время глянула на него лукаво, подлинно по-женски:

— Ты не справился с нею?

У Ибрагима задергалась щека.

— Уже покупая, я покупал ее для его величества! Заплатил двойную цену против той, какую запросил челебия. Бешеную цену! Никто бы не поверил, если назвать.

Она его не слушала и уже смеялась над ним.

— Тебе надо для гарема старую, опытную женщину. Иначе там никогда не будет порядка. Помощи от евнухов ты не хотел, потому что ненавидишь евнухов. Я знаю.

Помолчала — и потом неожиданно:

— Я пошлю проверить ее девственность. Ты возьмешь с собой евнухов.

— Сейчас?

— Откладывать нельзя.

— Я бы мог попросить вас, ваше величество?

— Ты уже попросил — я дала согласие.

— Кроме того. Чтобы об этом знали только мы.

— А рабыня?

— Она еще совсем девочка.

Валиде строптиво вскинула голову. Пожалела о своей несдержанности, но уже не поправишь. Может, вспомнила, что и ее привезли в гарем шах-заде Селима тоже девочкой. До сих пор еще не была похожей на мать султана Сулеймана. Скорее старшая сестра. Всего лишь шестнадцать лет между матерью и сыном. В сорок два года она уже валиде.

Память начинается в человеке намного раньше всех радостей и несчастий, которые суждено ему пережить.