Роксолана - Страница 227

227

Князь отступил от журчащей воды, брезгливо морщась.

— А вот с другой стороны Баб-и-Кулели, — спокойно продолжал Гасан, лежит красивый белый камень, на котором выставляют головы казненных за измену и преступления. Сегодня камень пуст, потому что султана нет в Стамбуле, хотя отрубить голову могут и без султана.

— Зачем пан мне это рассказывает? — возмутился князь.

— Может, пригодится, — беззаботно бросил Гасан.

Перед вторыми воротами у князя отобрали саблю и лук, два черных великана крепко взяли его под руки и повели во двор с чинарами и кипарисами, наполненный вкусным дымом из султанских кухонь и дикой музыкой, которая звучала все время, пока князь с его не очень почтительным сопровождающим шел к третьим воротам Баб-ус-сааде — Вратам Блаженства, за которые никто, кроме султана и его приближенных, не ступал.

Зал приемов был сразу же за третьими воротами. Князя почти внесли туда, он очутился в каких-то золотых сумерках перед широким троном, напоминавшим диван, тоже в тусклом сиянии золота, над троном под сводчатым, в причудливых арабесках потолком был красно-золотой балдахин, из-под которого свешивался на крученом золотом шнурке огромный кроваво-красный рубин, посверкивавший с хищной враждебностью, будто живое существо, а под этим рубином на широком троне, удобно и изысканно укутавшись в дорогие ткани, усыпанная бриллиантами, вся в зеленом сиянии невиданных изумрудов, сидела маленькая женщина с ласковой улыбкой на милом личике и с такой добротой, льющейся от нее, что добычливый князь даже засомневался, туда ли его привели, и словно сделал движение, чтобы идти куда-то дальше, но был довольно бесцеремонно поставлен там, где должен был стоять, а затем еще и немедля наклонен в таком глубоком поклоне, что только и мог видеть свои красные сафьяновые сапоги, которыми всегда так гордился, а теперь должен был их проклинать. Но даже на свои сапоги не дано ему насмотреться — его сразу же поставили на колени и пригнули голову до самого ковра, как будто эти молчаливые великаны хотели заставить его есть шерстяной ворс у подножия трона.

Роксолана невольно вздрогнула, увидев этого человека в красном, с золотыми пуговицами кунтуше, с холеным лицом, с огнистыми глазами. Байда! Тот самый казак неразумный, который десять лет назад погиб из-за ее еще большего неразумия. Только этот постарше, в слишком уж богатой одежде и со взглядом каким-то пронырливым — неприятно даже смотреть. Поэтому, преодолев первое содрогание своего сердца, султанша уже не мешала евнухам потешаться над ясновельможным пришельцем, давая тому возможность испить всю чашу унижения и позора, которые ждут каждого предателя.

Однако князь, видимо, не очень был обескуражен унизительной церемонией, которой был подвергнут, и как только оперся на колени, тотчас же метнул взгляд своих черных блестящих, как у собаки, глаз и сочным голосом промолвил:

— Припадаю к ногам великой султанши!

У нее не было привычки держать людей перед собою на коленях, и она уже раскрыла было уста, чтобы велеть ему подняться и чувствовать себя свободно, однако сказала совсем другое:

— Кто вы? Скажите о себе.

— Естем Димитр Корыбут, князь Вишневецкий. Род мой ведет свое начало от самого святого Владимира, окрестившего Русь, ваше величество.

— Так далеко? — удивилась Роксолана. — Разве можно проследить свои корни в такую даль?

При этих словах передернулись плечи и вся фигура князя.

— Ваше величество, этого не могут сделать люди подлого состояния, но люди благородные смотрят назад сквозь целые века!

— Назад не вперед, — мягко заметила султанша. — Ибо кто может знать, что ждет его завтра или даже и сегодня до захода солнца.

Намек был довольно мрачный, если вспомнить Соук-чешме, в которой моют головы перед тем, как их отрубить, и плоский камень, на котором эти головы выставляют, будто кувшины для просушки. Но султанша сразу же перевела речь на другое, чтобы князь не уловил в ее словах никаких угроз, от которых она всегда была безгранично далека.

— Хорошо ли вас содержат в нашей столице? — спросила она.

— Благодарю, ваше величество, — кивнул круглой головой князь. — Я изведал ласку и от хана крымского, ленника великого султана, и согрет вниманием в вашей преславной столице, где имею свой двор, своих верных людей и помощников и все необходимое для поддержания моего престижа.

— Мне сказано, что вы проситесь в службу к великому султану?

— Да, моя султанша.

— Разве считаете, что у султана мало верных слуг?

Вишневецкий снова встрепенулся, выпятил грудь.

— Но не таких, как я, ваше величество!

— Можете объяснить? — полюбопытствовала она.

— Меня высоко ставят и сам король польский Зигмунт-Август, и царь московский Иван, ваше величество.

— Достаточно ли этого, чтобы предстать перед великим падишахом?

— А еще я имею то, чего никто в мире не имеет ныне, моя султанша.

— Что же имеет такое светлый князь?

— Имею всю Украину в этой руке!

И он взмахнул правой рукой, и Роксолана заметила, что рукав его кунтуша унизан по краю крупными жемчугами, как у женщины.

— Кажется мне, эта рука между тем пуста, — улыбнулась султанша.

— Но она умеет держать меч!

— Что же это за меч, что его может испугаться целая земля?

— Ваше величество! Меч в верной руке! Султан Сулейман давно уже должен был бы забрать всю украинскую землю в свое владение, чтобы не лежала она пустошью, но не делает этого. Почему же? Все спрашивают, а никто не может ответить. Тогда скажу я. Султан не берет мою землю потому, что нет человека, который исполнял бы там его волю. А таким человеком могу стать я, Димитр Корыбут, князь Вишневецкий. Dixi!

227